Немного поэзии - немного прозы

Вика посоветовала мне завести страничку в "Творчестве". Буду сюда вносить вещички своего творчества.

Гимн Нимфее

На праздник собрались - ни люди, ни магмары -
Вокруг влюбленные в венках богиню чтут.
Звездою Имесхут благословенны чары,
И острым плугом - земледельцев труд.

Несут подносы с урожаем чудным,
Из винограда спелого в бокалы льют вино.
Трубит сирш Ха́ссес в рог… И “многолюдно”
Поются славы - всё любви посвящено!
(Шаат)








Во мраке ночи, позабыв Мирроу свет,
Идут адепты зла, и черепов горят глазницы.
И в черных складках одеяний скрыт адепт,
А капюшон скрывает злые лица.

Горит алтарь безжизненной волной,
Проклятия уста неволят грозно.
Крадется смерть шанкарой. И виной
Становится крик паладина: “Поздно!”
(Бог мертвых и проклятых)





Запутавшись изрядно в пантеоне
Капризных и не очень-то богов,
Здесь воспеваем деву на драконе
Без пышных фраз и лишних слов.

Почти нагая, как сошедшая из рая,
Напоминающая Еву на холсте...
Идут хаирцы и огрийцы, прославляя
Ее открытое не в меру декольте!
(Шеара)





Изумрудные бусы сверкали в лучах утомленных Мирроу,
И звенели сережки в рубинах, на шее сверкал замридин.
Любовалась толпа недр земных неземной красотою,
И искрился любовью на подносе большом эльдорилл.

Рудокопы несли золотую кирку, пели страстные славы,
И в молитвах просили обвалов их шахт не познать.
Прославляли они божество недр земных величаво,
Содалита глубокие тайны мечтая случайно понять.
(Градон)

— А вы слышали, что моряк Сеймур разбогател и купил себе целый флот? — Лейла театрально закатила глаза к потолку таверны.
Постояльцы трактира “В глотке Гурральдия” от удивления выпучили глаза. А Веркирий, нервно почесывая седую бороду, спросил:
— Голубушка, а зачем Сеймуру целый флот? Неужели мы планируем какую-нибудь войну?
— Нет, флот он купил исключительно для торговых целей. Будет перевозить товары купца Галаша. Ну и путешественников развлекать. Я с этого дня работаю у него кассиром, — Лейла изящно похлопала рукой по высокой стопке билетов, звеня многочисленными браслетами на запястье.
— И на какие суда ты продаешь билеты? — поинтересовался воевода Гидвер. — Всегда мечтал провести отпуск на корабле.
— У меня есть билеты на галеон, каравеллу, рыболовную лодку и хит сезона — подводную лодку! — с этими словами Лейла кокетливо хлопнула ресницами.
Огромная стопка билетов на услуги моряка Сеймура была раскуплена за один час, а перед красоткой лежала груда денег.
На следующий день хаирцы дружно спешили в округ Вурдалия, бережно сжимая в руках заветные билеты и гремя колесиками чемоданов о булыжную мостовую. Но, к их удивлению, у причала качалось на волнах лишь старое судно моряка Сеймура.
Раздосадованные клиенты, нутром чуя обман, влетели в каюту капитана. Их глазам предстало удивительное зрелище. Посреди каюты стояла огромная лоханка, доверху наполненная водой. В корыте в одежде сидел Сеймур, деловито покуривая трубку. На голове моряка красовалась треуголка. А по глади вод плыли модельки каравелл и галеонов.
— Уважаемые пассажиры! — сложив ладони трубочкой, пробасил морской волк. — Вас приветствует капитан Сеймур. Спасибо, что вы воспользовались услугами нашей водной компании! Займите свои посадочные места! Семь футов под килем! А сейчас — гвоздь сезона! Наша субмарина готова показать высший класс! Задраить люк! Погружение на двести метров! Осторожнее! По правому борту чудовище! Ужасно-зеленое! Мы терпим крушение! SOS! Помогите! Яростно стучу точки и тире по азбуке Морзе!
Набрав побольше воздуха в легкие, Сеймур стал погружаться на дно корыта, пуская пузыри. Вода забурлила и стала переливаться из посудины, выбрасывая к ногам удивленной толпы игрушечные каравеллы и галеоны. А “на волнах” остались качаться треуголка и резиновый игуарон.
— Кажется, этой весной “адмирал” Сеймур впал в детство, — подытожил Веркирий.

Частушки о ФЭО

Джинн Йаджид тяжко вздохнул и продолжил тянуть статую по золотистому песку бухты Эшдуур, оставляя за собой значительную песчаную борозду вдоль побережья. К нему плавно подошла, изящно кутаясь в прозрачный хиджаб, прекрасная Жасмин.
— Не сидится им спокойно дома! — воскликнул джинн. — Романтики всем подавай! Достали эти интуристы!
— Таааак, — Жасмин деловито заглянула в регистрационную книгу посетителей “ООО Мистрас”. — Чей же это багаж? Может, купца Галаша или старца Веркирия? Эти достопочтенные мужи имеют тягу к антиквариату.
— Да какой там багаж! — Йаджид в сердцах сплюнул на песок. — Это и есть наш новый клиент! Статуя незнакомки!
Жасмин от удивления выпучила глаза:
— И что нам с этим изваянием делать?
— Предоставлять услуги отдыха по полной! — Йаджид развел руками.
— Но как мы узнаем о пожеланиях нашей клиентки?— спросила девушка.
— Не проблема — оттащу ее для умной беседы Фаттару. Он даже мертвого разговорит, — решил Йаджид.
Через час джинн вернулся в лес Диндаат. И с ужасом обнаружил хрипящего Фаттара. Гриб судорожно дышал, раскидывая улиток в разные стороны:
— Эта женщина! Своим мудрым молчанием она сведет меня с ума! Моя репутация мудрости впала в фазу комплекса неполноценности.
Затем джинн оттащил Статую незнакомки мандрагоре Альмандре. С бедной мандрагорой случилась тоже истерика: своим молчанием статуя нанесла ужасное оскорбление ее необыкновенной красоте! Отшельник Эзу, только завидев странную гостью Эргама, переломал все ключи чистилища (на всякий случай). Книга судеб от страха растрепала все свои пророческие письмена-страницы.
Йаджид устало опустился на мраморный пол святилища. Джинн зачеркивал пройденные процедуры отдыха статуей — гостиная ораторского искусства Фаттара, спа-салон мандрагоры, путешествие вглубь чистилища от Эзу, библиотека фольклористики джиннских судеб.
Джинн стукнул прозрачной ногой по молчаливой клиентке. Невозмутимый женский голос эхом разнесся по святилищу:
— Творец миров Ашдад! Так-то ты встречаешь божество из иных миров?
— Незнакомка Эргама! Ты пришла сюда принести в земли джиннов мрак подземелий? — прогремел голос божества джиннов.
— Нет, греться на берегу, болтать с грибами и мандрагорами! — сыронизировала статуя незнакомки.
— Так будь по-твоему!
В ту же секунду статуя незнакомки снова очутилась на берегу Эшдуур по пояс в песке и в окружении грибов и мандрагор.

Деревня горела. Дым и летящий в воздухе пепел жестоко разъедали глаза. Испуганные беронские тигры жалобно, словно только что родившиеся слепые котята, скулили в своих вольерах, расположенных за деревней, но огонь уже бежал по траве в их сторону. В самой деревне слышались крики и стоны людей, упрямое мычание чуждых для этой местности зорбов и какой-то нечеловеческий хохот. Шестилетний ребенок по приказу матери спрятался в дымоходе печи. Он слышал, как тяжелой поступью в их дом вошли магмары, как били и насиловали его мать. Как пытали ее, нет ли еще кого живых в доме. Женщина клялась всеми богами Фэо, что она одна в доме. А потом мальчик не удержался и соскользнул из дымохода на пол. Огненные злые глаза магмар сковали жутким страхом его тело. Он молча стоял перед врагами, готовый встретить смерть. Но мать из последних сил кинулась на захватчиков, оттолкнув сына к двери и крикнула:
— Беги, сынок, беги!
В ту же секунду на его глазах улюлюкающие мужчины разрубили мать своими острыми секирами… Кровь, грязь, запах пота… Его ужасно тошнило.
Он бежал и бежал… Сквозь огонь. До вольера. Открыв дверь загона, ребенок выпустил на волю ездовых животных, чтобы они не достались извергам и не погибли в огне. Оседлав одного беронского тигра, помчался под защиту и забвение Шуарского леса, а там, упав в какой-то овраг, забылся тяжелым сном.
Утром его разбудил своим шершавым языком беронский тигр. Огромная белая кошка лизала ему лицо, руки и мурчала.
Вечером они вернулись в деревню. Магмаров уже нигде не было видно, да и самой деревни тоже уже не было. Осталось одно пепелище да останки печи. Ребенок стал руками разгребать пепел. Он не знал, зачем это делает. Не знал, что ищет. Но в пепле он нашел серебряный кулон своей матери, правда, Мирроу на нем было расколото пополам. Стряхнув пепел с семейной реликвии, мальчик надел кулон себе на шею. Это все, что осталось у него от родителей…
Кулон и жизнь…



Старец Багурон величественно восседал на своем троне. Сегодня было на слушании необычное дело. Некая девица Надилари использовала благородное имя Дамируса для привлечения разномастной толпы во время своих уличных выступлений. Она называла себя незаконнорожденной дочерью воеводы. Дамирус требовал от Багурона официального разрешения на депортацию странной чужестранки.
— Она позорит мое доброе имя! — с этими словами Дамирус указывал пальцем на нарушительницу, которая с невозмутимым видом сидела в окружении огрийской стражи и демонстративно периодами грызла ногти.
Воевода понимал, что девица нарочно ведет себя неподобающим образом, чтобы выбесить его.
— Каким образом эта девица тебя, Дамирус, позорит? — Багурон невозмутимо посмотрел на своего воеводу.
— Она выступает на Ярмарочной площади как моя дочь! Но у меня нет иной дочери, кроме Орлуфии! — Дамирус твердо и невозмутимо посмотрел в глаза старейшины.
— Ты уверен? — спросил Багурон.
— Абсолютно! — воевода стоял на своем. — Я требую депортации этой самозванки в Хаир!
Багурон что-то записал в своем блокноте и обратился к Надилари:
— Девица Надилари, что Вы можете сказать в свое оправдание?
Девушка посмотрела огненными глазами на старца и с чувством огромного собственного достоинства встала, изящно позванивая монисто. Она теребила украшение и молчала, ожидая тишины в здании суда, куда собрались в поисках жареных сплетен и интересных новостей зеваки со всего Огрия.
Выждав паузу, девушка начала свой рассказ:
— Родилась я в пригороде Дартронга. Городская жизнь накладывает на людей свой отпечаток. Для нас суета воспринимается обыденностью. Горожане все время куда-то спешат. Они все время стремятся словно себя перепрыгнуть — по таланту, деньгам, ремеслу. И при этом они не замечают порой вещей, происходящих у них под носом. У горожанина легко украсть, например, кошель с золотом. Деревенского парня обнести сложнее.
— Девица Надилари, попрошу Вас не говорить на языке воров! — строго перебил девушку старейшина. — Не обнести, а обворовать! И попрошу Вас рассказывать по существу дела! Что Вас заставило порочить доброе имя нашего воеводы?
Толпа захихикала, а Надилари продолжила с невозмутимым видом:
— Хорошо, обворовать. Меня вырастила улица большого города…Я почти не помню свою мать. Я не знаю своего отца.
— И это Вам не помешало называться внебрачной дочерью Дамируса? — строго сказал Багурон, деловито поглаживая свою седую бороду.
— Я и есть его незаконнорожденная дочь! Семнадцать лет назад на пригород Дартронга напало огрийское воинство. Люди убивали, грабили насиловали… — Надилари посмотрела в невозмутимое лицо Дамируса. — В ту злополучную ночь была зачата я.
Дамирус усмехнулся:
— И вы решили, что я — Ваш отец? На войне всегда убивают, грабят и насилуют! Это — привычное дело! Женщины твоего врага — всего лишь трофей. Насилие — момент триумфа! Кровь проливается за кровь! Там нет виноватых. На войне плодятся бастарды! Но им никогда не носить доброго имени своего отца!
— Как же я хотела, отец, растоптать твое доброе имя! — глаза Надилари сверкнули праведным гневом. — Привычное дело? Конечно, привычное! Когда ты в одну ночь растоптал семью воеводы Гидвера! Да, ты не ослышался. Моя мать — жена Гидвера, а он — мой отчим.
— Ты думаешь, ты первая, кто кричит о своем родстве со мной? — Дамирус усмехнулся. — Я, в отличие от магмар, не убивал жен и матерей своего врага! Девочка, что ты знаешь о человеческой жестокости? Твоя мать осталась жива после моего победоносного похода!
— Это ты называешь жизнью? — Надилари ухмыльнулась. — У магмар изнасилованная женщина становится изгоем в обществе. Дикие нравы — дикие законы. Это как если породистую суку тронет безродный кобель, она уже никогда не родит чистокровных щенят. Также магмары ведут себя и с женщинами. Они выгоняют изнасилованных жен из домов! Гидвер не выгнал свою жену, но, родив меня, моя мать не выдержала позора и бросилась в огненную реку в деревне Ангрияр. С тех пор мой отчим стал одиноким волком. Он воспринял семью как человеческую слабость. Он растил меня до шестнадцати лет, а потом рассказал мне правду о моем рождении. Тогда я ушла из дома. Я научилась воровать кошельки на Ярмарочной площади и на это жить. Мной двигала месть… Мне хотелось посмотреть в глаза моему настоящему отцу, сломавшему жизни нескольких человек! Когда я накопила достаточно денег для путешествия, я примкнула к бродячим артистам. Так я и попала в Огрий…
— И стала выступать под именем дочери Дамируса! — подытожил воевода, срываясь постепенно на крик. — Твоя мать сама выбрала смерть! А моей матери враг такого выбора не дал! Что ты знаешь о жестокости и милосердии? Война всегда — кровь, грязь, вонь, боль… Это — привычное дело! Понимаешь? Привычное дело!
— Привычное дело? — Надилари смело смотрела в глаза воеводы. — Оправдывать свои грязные поступки войной — вот твое привычное дело, отец! Никакая война не может оправдать грязь!
— Не называй меня отцом, — воевода еле остановил свою руку, занесенную для удара по лицу девушки. — У меня только одна дочь — Орлуфия.
А затем Дамирус, поняв, что перегнул палку, выбежал из здания суда.
— Слушание переносится на завтра, — подытожил старец Багурон, стукнув по столу молоточком.



В темницу О'Дельвайса редко проникают лучи заходящего Мирроу. Но Надилари была рада этой темноте. Так легче было плакать, ведь никто не видит твоих слез. Ей было обидно, что она — всего лишь привычное дело войны. Она слышала, как воители нередко ругали просеивание ресурсов далекой и неведомой для нее земли джиннов с вечными издержками производства. Она сейчас ощущала себя такими же издержками производства, но только войны. Никому не нужная, никем не любимая… Человеком без дома и родины. Она была чужой в Хаире, но и в Огрии она не стала своей.
Вдруг в темноте за дверью раздались чьи-то шаги и мелькнул тусклый свет от свечи.
Дамирус, низко наклонив голову, протиснулся в узкий проход камеры заключения. Войдя вовнутрь, воевода поставил свечу на скамью.
— Что Вам от меня надо? — горестно произнесла девушка.
Воевода ей протянул увесистый кошель со словами:
— Я хочу, чтобы Вы покинули Огрий или хотя бы столицу Огрия!
Надилари с достоинством оттолкнула его руку:
— Я не продаюсь! Я и сама хочу покинуть город, где жестокость войны считается привычным делом. Но прежде я хочу Вам кое-что показать.
Надилари сняла с шеи кулон и протянула Дамирусу… Знакомое Мирроу, знакомая трещина на кулоне. Воспоминания детства нахлынули на воеводу. Мать легко поднимает его в воздух и кружит долго под лучами Мирроу. Затем опускает его на траву. Они видят, как яркая гальфида садится на нос беронскому тигру. Большая белая кошка звонко чихает. И эхо разлетается по Дикой пуще. Мать смеется, а ребенок буквально визжит от счастья :
— Сынок, тише, здесь, говорят, водятся леший и ведьма. Лесных жителей лучше лишний раз не беспокоить.
Мать и сын идут босиком по горячей от июльского зноя траве, но вечерняя роса уже немного окропила растения. Идти приятно. Приятно чувствовать, что твоя ладошка надежно лежит в теплой ладони матери.
Воевода прижал заветный кулон к груди. Он не помнил, где и когда потерял заветный талисман…
Но сейчас частичка его матери была с ним.
— Я передумал, — сказал Воевода, посмотрев в грустные глаза Надилари, — не надо Вам никуда уезжать. О'Дельвайс — Ваш дом, как и мой… Но все равно жестокость на войне — привычное дело. Я тоже хочу Вам…тебе кое-что показать.
Воевода снял шлем, но даже в полумраке темницы Надилари различила ужасные шрамы от ожогов на голове Дамируса. Такие же шрамы были и в его душе, и в ее.
Воевода, низко поклонившись девушке, бросил кошель на скамью и направился к двери:
— А деньги оставь себе…Пригодятся…
Ком предательски подступил к его горлу, поэтому последнее слово было произнесено им тише июльского ветерка:
— Дочка…