Всем Подземным рыцарям известно: талантливейший и храбрейший Агудар совершил пять легендарных подвигов. Многие прельщались чужой славой, мечтали повторить деяния или превзойти человека, их совершившего, но лишь некоторые герои могут с гордостью промолвить: «Я — рыцарь, достойный называться новым Агударом!»
Лишь острым клинком великий человек, не знавший бессилия и страха, принёс своему народу шесть побед в Кристаллических пещерах, и вкус выигрыша ни разу не испортила горечь поражения. Добыв сто тринадцать кристаллов и сферы, он снискал уважение сотен поколений рыцарей, пытавшихся на протяжении веков совершить подобное, и собственных учителей. Казалось, достигнута цель стремлений и не к чему больше стремиться победителю! Но все они смогли только пораженно застыть при виде имоньянов часовых вражеской пещеры, а затем — красных жетонов победителя Арены.
Еще при жизни Агудар был обречён на вечность, ибо не в привычках досужей молвы забывать тех, кто деяниями поражал воображение соратников и недругов.
«Про тебя, рыцарь, — однажды сказал тот, кто впервые вложил в мальчишескую ладонь настоящий меч, — станут слагать сначала песни, потом легенды. Затем сказки. А когда наш мир будет настолько стар, что приблизится час конца — поползут скабрезные байки по кабакам. Так всегда происходит, если смертному удаётся снискать бессмертную славу: раболепный страх сменяется уважением, ему на смену приходит стремление сохранить память о совершенных делах для потомков, а те когда-нибудь поднимут прародителя на смех. Смирись, ибо из человека ты превратился в героя, а они принадлежат народу».
«Разве тот может творить с памятью о других всё, что пожелает? Не вступятся ни летописцы, ни рыцари, ни менестрели?» — очевидцы писали, будто слова наставника немало уязвили Агудара, мрачная тень пала на его чело.
Ответа летописи не донесли до наших дней, но тёмен был лик и подавлен дух рыцаря, уходившего из дома старика.
Пророческими оказались те слова: о подвигах говорили много. Но о смерти, шагнувшей навстречу герою Фэо, о его единственном поражении и той вечности, что пришла следом, предпочитали трусливо умолчать и отводили взгляды. Быть может, время еще не пришло иль виноватыми чувствовали себя потомки тех, кто замуровывали его внутри дворца?..
***
Вечность знакома Агудару. Уже десятки лет она висит над ним, как топор палача, навечно исказила черты лица, пятнами грязи очернила былую славу, едва лишь миру стало известно: непобедимый рыцарь проиграл, отныне и до конца веков сражён скверной проклятого короля.
Бессмертие, о котором мечтал, совершая всё новые подвиги, пришло… и выть от него хочется по-собачьи: громко, отчаянно, долго и так, чтоб горло сдавило надорванной болью. Как вечером, когда, пробудившись порабощенным мертвецом, слышал снаружи стук молотков и приглушённые толщиной стен крики живых людей — тех, кто навсегда запирали проигравшего с победителем и его свитой. Постепенно стихали звуки и отдалялись голоса, звучавшие здесь много дней, возвращалась тишина склепа. Та, что способна лишить рассудка, если ты одинок и брошен один на один со своим позором.
Иногда, измеряя шагами Зал в юго-восточном крыле чертогов, он видел отражение в осколках разбитого временем стекла под ногами. Всматривался в тускло запылённую россыпь, поднимал одно из стёклышек, и мог узреть себя.
Нет воина, рыцаря, чемпиона. Ржавчиной изъедены шлем и тяжёлые латы, красным огнём горят глаза в прорезях стали, кровь из последней раны спеклась на старинном нагруднике прямо напротив сердца. Не болит оно больше, не гложет, не бьётся…
Мертвец сжимал осколок до тех пор, пока стекло не прорезало истерзанную давностью латную рукавицу с той легкостью, с какой нож рвёт на полосы бумагу, или не дробилось в мелкое крошево. Через месяц в комнате не осталось стёкол, но он по-прежнему внимательно приглядывался к малейшему блеску в затхлом полумраке.
Вечность знакома Агудару, пускай он ясно помнит каждый день покинутой жизни: возвеличившие победы, лица друзей и врагов, имена рыцарей и владык, игру солнечного света в зелёных ветвях и холод горного льда, оживляет воспоминания о душном воздухе пещер и тяжести каждого из ста тринадцати кристаллов в ладонях.
Каждый день проживает снова: венчание короля Магиша, уведшего к алтарю ту, кого рыцарь безумно полюбил почти с первого взгляда, верную службу венценосной чете и заседание совета, созванного владыкой, когда непобедимые орды Горбаха могли поставить на колени целое королевство.
Сама не своя была леди Леврета, носившая в чреве наследника престола, когда провожала супруга в решающий бой, а потом, прощаясь, улыбнулась Агудару. И он защищал короля только ради того, чтобы заслужить эту улыбку, ибо к подаренным наградам не привык; был опасно ранен, долгие недели не узнавал названных братьев-воинов.
Вечность знакома Агудару, но даже она — смех, а не пытка, в сравнении с тем, что чувствовал вассал, во главе карательного отряда отправляясь нести смерть сюзерену и королеве, ради победы над Горбахом продавших души тёмному божеству. Вечность — не та боль, которую ощутил рыцарь, едва глаза различили в полумраке парадных залов приветственную улыбку немёртвой Левреты, а из тьмы с мерзким шорохом выползал восьминогий король-паук.
Ибо неведомо оставшимся снаружи: великий Агудар в решающий миг не смог занести меча, дабы убить тех, чьей воле служил годами. Верность, любовь и вечность — те идеалы, за коими гнался всю жизнь! — стали его приговором, клеймом и проклятием, когда королевская пика пробила грудь.
***
Вечность знакома Агудару, вновь и вновь вытирающему обагрённый горячим потоком клинок рваными гобеленами — тленными отражениями некогда яркой славы величайшего рыцаря и его мудрого сюзерена.
Иногда королю-пауку желанно пройти дозором пыльные владения и его сопровождает Леврета. Она часто поёт Магишу, как делала при жизни, только теперь из горла вырывается пугающий тихий хрип, от которого, верно, расплакался бы скелет младенца у неё на руках... если бы только мог.
Каждую ночь Леврета кладет дитя в колыбель, и скорбные звуки снова разносятся по окутанным паутиной залам.
Агудар тоже лишился права на слёзы, умерев. Но иногда, проводив взглядом короля и свою любовь, он смотрит на тело несостоявшегося героя, думает, что подобные этому будут приходить всегда. Их приманит, точно мух, слава павшего идеала, шанс развеять тень героя и выйти из руин с головой мертвеца в мешке.
Вспоминая утраченный мир и влача позор, коим навеки омрачена его слава, коим обернулось всё важное и бесконечно дорогое переставшему биться сердцу, Агудар понимает, что против убийцы и освободителя он готов снова не поднять клинок.
Только превзошедший по силе, опыту и отваге достоин победить, но этого человека и спасение от чар Магиша, которое тот принесет с собой, мертвец готов ожидать хоть вечно.
Герой грядёт, ибо больше проигравшему рыцарю верить не во что.