Пребывать на острове Фей-Го — сомнительное удовольствие. Хуже становится, если знаешь наверняка: тебя станут искать, да. Найдут, обязательно отыщут даже по самому безнадёжному и прерывистому следу! Не таков Дармиус, своих людей он не бросает! Но каждый день, успокаивая себя пустословными обещаниями, горько усмехаешься: когда? Найти-то найдут, да только следы подчас приводят к изъеденным ветрами и тлением костям, к разлагающейся плоти. Красива ли будешь ты, капитан, если могильные черви проточат ходы меж рёбер или лицо превратится в гнилостно застывшую маску? Никогда не пеклась о внешности, но — женщина, забавное создание — теперь ежечасно представляешь своё мертвое тело.
   Раздувая угли, Баххаша вдруг усмехается едко и некрасиво, старается задавить рвущий простуженное горло смех, растирает ладони над робким огоньком в тщетных попытках согреться. Одежда не просыхает с самого кораблекрушения. Кажется, один только холод способен свести с ума.
    Ранее утро на Фей-Го — паршивое время. Море и небо дышат в лицо студящим ветром, плюются каплями дождя; совсем изредка в туманных прорехах мерещится мутно-жёлтый солнечный свет. Отсюда, из заброшенного аванпоста, женщина слышит рокот пенистых волн и резкие, пронзительные выкрики морских птиц.
    Она-то знает, что это вопят крылатые бестии, но издали их зов жутко похож на заунывные голоса русалок, кои так часто доводилось слышать с палубы корабля ночью. Моряки делали какие-то жесты, призванные отводить гибель и ненастье, шептались: «Не к добру, пропасть можем!    Прежде столько ундин за раз видать не доводилось!» Баххаша решительно спускалась на палубу, раздавала пару-тройку крепких оплеух, резкими словами прогоняла боязливую неуверенность команды, и «Аль-Ява» продолжала путь.
    «Правы были они, — сейчас, перебирая в памяти имена и лица погибших, капитан запоздало понимает их правоту. — Про-па-дём. Правы».
    От таких мыслей Баххаша скрипит зубами в бессильной злобе, рот кривится. Ей ужасно хочется есть. Где-то там, чуть в стороне, есть тощие чайки и выкинутая на берег рыба... или хотя бы водоросли. Наверное, многие пригодны в пищу. Рисуемые воображением тёмно-зелёный воняющий рыбой и ракушками ком, облепленные песком нити морских трав заставляют остро чувствовать не отвращение, а бессилие, обречённость, близящуюся голодную смерть.
Ещё на омываемом волнами песке должны лежать люди, если только моряков не затянул в бездну морской прилив. Раздутые до невообразимых размеров, втиснутые в мокрую одежду, глядящие куда-то вверх мутными глазами...
    Прошлой ночью всюду кричали Гунглы и капитану снилось, будто порождения Хаоса кличут её, зовут спуститься вниз и пиршествовать с ними. В череде бредовых видений она действительно шла, спотыкалась и оскальзывалась на мокрых камнях, проталкивалась через толпу хлебосольных хозяев и ела то, что они горой сваливали на песке: водоросли, дохлых птиц, протухшую рыбу, утонувших людей. Гунглы смеялись противно и страшно, а она вмиг потеряла к ним интерес: дрожащими пальцами отрывала крыло грязной чайке, давилась жёстким сырым мясом, которое с трудом удавалось протолкнуть в стиснутую рвотными спазмами глотку.
Когда проснулась, наизнанку выворачивало не мясом, а разжёванными клочками кожаного ремня и натёкшей за день дождевой водой, которую приходилось пить.
  На Фей-Го Хаосом пропитан сам воздух, остров отравляет живых существ. Сидя в узкой, продуваемой клети аванпоста, Баххаша мечтает сойти с ума и умереть, бросившись дикой кошкой на бродящих вдалеке чудищ, оборвать мучительную пытку пребыванием здесь.
Комната — десять шагов в длину и пятнадцать в ширину; подняв руки, может коснуться потолка ладонью. Тюрьма. Склеп. Могила последнего человека.
«Последнего человека, — поневоле снова и снова повторяет, прежде чем падает в котёл неразборчиво-рваных снов. — Для последней из людей».
    Ведь нереальной сказкой кажутся воспоминания о празднествах в О’Дельвайсе, поисках дочери воеводы и ленивых разговорах, наполнявших скучные часы вахты на борту «Аль-Ява». Человек способен перетерпеть голод, сумеет утолить изматывающую жажду, но одиночество не убивает его сразу: лишает права разумно мыслись, толкает в объятия безумия или выжигает изнутри всё человеческое, превращает в одичавшего зверя или голодного, рехнувшегося убийцу.
    Вчера днём, когда свернувшуюся почти в клубок ради тепла женщину сморил сон, она видела самый сладкий обман из всех, когда-либо оживавших перед глазами: свою победу. Баххаша проснулась в корабельной каюте от шума и криков наверху, быстро оделась и вышла на палубу, подёрнутую завесой молочного тумана. Помнила, что корабль, сбившийся с курса, по-прежнему шёл вслепую, люди шептались о нависшем над спасательной экспедицией проклятии и уже не замолкали в её присутствии. Но сон развернул перед глазами иное: туман расступался перед кормой, обнажал солнечный полдень, неяркую лазурь горизонта и берега Фей-Го. Во сне они с другом детства, Киином, высадились на остров, отыскали башню, спасли Орлуфию, а затем возвратили девицу в О’Дельвайс и всё-таки обручились. На церемонии у Киина, пять лет назад погибшего на Плато, а перед тем забравшего с собой её сердце, не было ни лица, ни тела — он весь состоял из колеблющихся тенет тумана. В храме бракосочетаний, принимая поздравления соратников, ощущая тепло его бестелесной длани и обманчивую реальность всего привидевшегося миража, она была почти счастлива.
   А позже проснулась на Фей-Го и дрожала, тряслась от холода и рыданий, против воли представляла жёсткое мясо отощавших птиц, комки водорослей или раздутых мертвецов, пила вонявшую тухлыми яйцами воду и снова была последним человеком на Фей-Го. Ведь Орлуфия, верно, уже мертва — здесь невозможно выжить.
  ...Капитан Баххаша больше всего на свете боится умереть бесславно — спящей. Глупая, напрасная, позорная и смешная смерть! Слишком многие погибали прямо здесь, на берегу, или на корабле, разбившемся о скалы, чтобы становиться одной из них. Но с каждым часом, проведённым в стенах продуваемой комнатки, понимает: для неё это самая приятная смерть.
Через день, обессилев совсем и почти потеряв рассудок от ветра, голода и воплей птиц, она наконец-то засыпает. Может быть, навсегда.

***

    Баххашу разбудил шум, поднявшийся наверху. Открыв глаза и осторожно сев на койке в темноте каюты, она еще несколько минут не могла отойти от приснившегося кошмара. Затем быстро, яростно и грязно выругалась, схватила со стола небрежно брошенные туда голубой плащ и перевязь с мечом, пятернёй пригладила растрёпанные волосы и, громко хлопнув дверью, поднялась на палубу.
    Стоило появиться наверху, как ветер распахнул полы плаща, заставил вздрогнуть от промозглой сырости и щедрой горсти ледяных брызг. Хмурясь, женщина подошла к борту, возле которого сгрудилась толпа моряков, перегнулась через фальшборт, но ничего не увидела в яростной круговерти волн.
   Позднее узнает от них, что один член команды, для которого это плавание стало первым приключением, сначала возился с канатами, но вдруг будто обезумел, раскричался, заплакал как малое дитя и бросился за борт прежде, чем другие успели его остановить. Приказав помянуть безумца за кружкой грога, капитан сделает соответствующую запись в судовом журнале и снова появится наверху, кутаясь в тёплый плащ.
   Туман будет по-прежнему неотступно следовать за кораблём. Похоже, ветер ничуть ему не мешает? Вглядываясь в молочную пелену впереди, Баххаша вновь вспомнит недавний сон об острове, выстуженной комнате, отчаянных криках чаек. Содрогнется от трусливой неуверенности и впервые захочет повернуть назад.
Но уже поздно, верный курс неизвестен, корабль сбился с пути и единственным выходом станут берега Фей-Го. Они высадятся на берег, отыщут башню, спасут девушку, возвратят воеводе Дармиусу...
    Баххаша улыбается, прогнав память о предвещавшем неудачу сне, и не знает, что совсем скоро она, дрожа от холода в клети аванпоста, будет снова мечтать о самой приятной смерти для последнего человека на Фей-Го.