Обещание Вейко
Воин! Подождите же, воин!
Ух, еле угнался за Вашей шанкарой! Не укусит, правда?.. Отдышаться не могу…
Я Вейко, пастух… Помните? Вы мне новую дудочку помогли достать. Красивую, из груши поющей… Загляденье, а играет как! Диво, а не дудочка! О, вижу, не забыли — потеплел взгляд!
Вы, говорят, ищете пропавшую дочку воеводы? С тёмной силой хотите разговор вести, с утопленницей в заливе?
Что?! Уже?!
Нет-нет, всё хорошо. И не побледнел я вовсе. Так, душно стало…
А Вы утопленницу видели или с берега говорили?
Видели, значит…
Маленькая девочка, да… Лет семь… И волосы темны, как смоль, и платьице с голубой каймой... И глаза… Ой, простите, воин, увлекся. Откуда знаю? Она же умерла, когда я мальцом был. В степи все друг у друга на виду. Как же мне её не знать?
А она… Воин, что говорила? Про обещание — или так, пустое?
***
Кто там? Кто? Кто в такую темень стучится?
Ого, во-о-оин!
Тихо, Счастливчик, цыц! Ух, глупый пёс, уймись!
Не ждал, не ждал, воин, но проходите. Дорогим гостем будете! Наливки не желаете? Хороша наливочка, хороша! Ну как знаете, как изволите…
Что Вы сказали?
Стойте. Подождите.
Про утопленницу поговорить хотите? Нет уж, я сегодня пьян для таких разговоров…
Ну-ну-ну! Ну, куда! Ладно, чтоб Вас, садитесь, раз вошли! А что за комок слизи на стол бросили?
Жабросли? Так вот они какие, значит… Мерзкая штука. Да, соглашусь, тот свет — вообще неприятный уголок. И Вы, значит, решили, что они мне нужнее? Чтобы с утопленницей поговорить? Об обещании?
Простите, воин, что сегодня к Вам прицепился. Перегрелся. Не знаю я ни её, ни обещаний никаких, и водоросли мне эти… жабросли… не нужны. Давайте по маленькой и разойдемся с миром, как…
Тихо!
Подождите!
Слышали? Как будто плеснуло что-то за дверью? Словно рыбина за камышами, в вязкой зелёной ряске, хвостом ударила…
Уберите жабросли, заклинаю Вас! Всё уберите! Всё, что беду накликать может! Какую? Да её, её, мёртвую эту привести!
Слышите?
Нет, стихло уже. Затаилась или ушла. Или мнилось мне всё, не разобраться… Налейте, а? Я сейчас и бутылку-то со страху не удержу. Знаете, воин, почему у меня руки так дрожат? Почему я после нашего разговора без наливки не обошёлся?
Знал я девчонку эту. Знал! Сестрёнка моя — двоюродная, по матери! Знал, обманул и… Я причина того, что она, неупокоенная, мира себе в ледяной глубине не сыщет!
Догадываетесь ли, почему я к той воде на сто шагов не подхожу? Потому что ждёт меня мёртвая, приманивает и шепчет впотьмах, когда всё стихает…
«Вейко, Вейко! — слышится в босых шагах, в дроби затхлых капелек по крыльцу, в скрежете веток по ставню. — Ты ж обещал мне, Вейко!»
«Вейко! — из колодца в сумерках долетает, и веревка ведра натягивается, как тетива боевого лука. — Ты слово своё не держишь!»
«Вейко! — и это самое страшное, я пару лет тому назад у моста услышал: — Спустись, поиграй со мной, братец миленький!»
А внизу, под мостом, вода зеленью отливала, камыши волновались, рябь бежала. Много в тот год дождей прошло, высоко поднялась водица. Я в камень вцепился, как утопающий, к месту примёрз. А она шептала, звала и плакала, рыдала и смеялась! Слышал скрежет, будто ногтями в камень впиться пыталась; плеск, будто из воды приподнялась; шорох — ползла по опоре моста, наверх карабкалась…
Вспугнули её тогда. Я вихрем к дому помчался. А когда через день или два набрался смелости подойти к мосту, мне прямо в руки из той влажной, ряской тянущей темноты мячик швырнули. Старый, детской рукою сшитый, много лет в камышах уж сгинувший. С силой нечеловечьей кинули, и смешок долетел… тихий такой, как будто ногтем по окну скребнули.
Думаете, примерещилось? Погодите, я шнуровку ворота развяжу. Вот это, по-вашему, тоже показалось? Я три года тому назад в реке искупаться вздумал. Один пошёл. Меня что-то за горло схватило, прижалось, ледяное-ледяное было. И на глубину потащило! Да под воду, под воду!
Моя собака на берегу излаялась, и на шум крестьянин прибежал. Вытянул. Я шнурком, на котором безделушку носил — ракушку морскую, — за корягу под водой зацепился. Только разве коряга может прильнуть, приобнять, прижаться? Разве у коряги руки есть? И ногти вот такие? И смеётся она, как дитя? Нет, отродясь я таких коряг не видывал.
Да и ракушка-то была от неё. Подарок детский. Почуяла меня, дождалась в воде. А когда поглубже зашёл, утопить хотела. Скучно ей одной-одинёшеньке, воин, а я обещание дал… и не выполнил.
Ходит за мной эта мёртвая с детства, как щенок влюблённый, и она же меня со свету сживёт. Видит Шеара, не своей смертью умру. Утопит девчонка. Сестрёнка моя убьёт.
За что?
А Вы налейте ещё, и у меня язык развяжется. Страшно об этом на протрезвевшую голову вспоминать, честное слово. Страшно…
***
Солнце уже высушило росу и жгло, душило замученное степное разнотравье, когда я тише мыши выскользнул из дома. Терпко горчила полынь, растоптанная скотом. Из густого пучка осоки самозабвенно трещал кузнечик; не затихорился он даже тогда, когда я на цыпочках прошёл рядом. До спасительной полосы забора скотного дворика, за которым можно незаметно прокрасться почти до оврагов, оставалось рукой подать...
— Вейко!
Меня аж подкинуло. Оглянулся — ну на-а-а тебе, опять прицепилась…
Она выскочила из сарайчика, где жило семейство кроликов, огляделась, вытянувшись в струнку. Сама как крольчонок была, ей-ей! Несколько секунд пялилась на меня, будто не верила в свою удачу, и припустила что есть духу.
— Вейко! — взвилось над степью. — Вейко, обожди!
Догнала, обхватила руками и заглянула в глаза:
— Один? Куда? Ты ж обещал!
Я чувствовал, как колотится у неё сердечко в груди, и очень хотел, чтобы поверила: забыл. Бывает же такое: сначала пообещал, а потом из головы вылетело! Только дело-то не в моём дырявом котелке, а в ней. И в тётке, её матери. Шмакодявка всё лето сидела у меня в печёнках: туда без неё не ходи, сюда возьми с собой, к мальчишкам тоже с ней играть… Она же маленькая, подружки далеко живут, скучно одной сидеть!
Кто им сказал, будто вдвоем нам весело? Мне — нет. Но взрослые всегда видят то, что хотят увидеть. Слепые они, вот что.
Незадолго до того сестрёнка прицепилась ко мне и опять стала ходить хвостиком, ныть изо дня в день: «Вейко, научи плавать! Вейко, жарко как! Вейко, братец, ты же обещал! Ну, братец, ты же обещал!»
Обещал не я, а тётка, которая за ужином брякнула: «Конечно, рыбонька, Вейко сам умеет и тебя плавать научит!»
Меня даже не спрашивали. Дядька Васлав, егерь-то, каждое лето отправлял в Тихую степь, чтобы я тут «здоровее стал», с ребятами пообщался и родичей уважил. Если тётка что просила, а я не делал — он всыпать мог после возвращения. Поэтому я приуныл, но не отнекивался. Сказал, мол, завтра прямо с утра пойдём. Надеялся, что «рыбонька» поноет и забудет.
А её как муха укусила: научи и всё! Именно теперь, когда у Ихвана и младшего сына его, моего приятеля, кто-то по ночам начал кур тягать. Они новую ловушку поставили, и я хотел сам увидеть, сработало или нет. А то друг приврать любил, правду от выдумок не отличить.
— Давай попозже, а? Когда жарко будет? — я попробовал отцепить её от себя, но она как клещ впилась.
— А мне уже жарко! Я плавать хочу! Как рыбонька!
Пока мы торчали возле забора, время бежало, солнце приподнялось, и стало жарче. Того и гляди проснётся тётка. Заставит не к другу идти, а на бережок залива. Нянькой весь день крутиться, развлекать… Тошно, тошно! Зачем мне её навязали?
Я взял с земли старый мячик и кинул ей, как собаке. Злой был.
— С тобой сейчас не пойду. Вот вернусь — потащимся на залив. И то, если вести себя хорошо будешь и матери не расскажешь.
Она глазищи распахнула, руки неловко выставила, и мяч больно ударил ее в живот. Слёзы из глаз прямо-таки брызнули, голосок сорвался:
— А я расскажу!
Тут уж я вконец сорвался:
— Ябеда! Да кому нужна такая сестра!
Мелкая заревела в голос, а я через забор быстро перескочил и смылся. На рёв тётка точно прибежит и по шее даст за свою «рыбоньку».
Вскоре я отошёл, развеялся и стал угрызениями совести терзаться. Глупо и смешно, наверное: хоть мы уживались, как кошка с собакой, но я пигалицу по-своему любил. Была бы она постарше, со своими подружками, не цеплялась за меня, как за мамку… Чудесная была бы сестрёнка! Я всегда брата или сеструху хотел. Но родители работали в столице, и «занимался» мной дядька Васлав. Одиноко, хоть вой, и скучно…
Когда я дошёл до друга, то у ловушки было не протолкнуться: в капкан попалась поджарая, худющая, крепкая псина — самка неистового пса. Только с третьего удара Ихван смог размозжить ей череп топором. Клыки — как мой палец. И сосцы большие, набухшие — ощенилась недавно.
Вот тогда-то крестьяне загорелись: натравить по её следу собаку, прийти к лежбищу и забрать щенков. Если их отнять совсем ещё сосунками и выкормить, то отличные получатся сторожа, верные, преданные и свирепые. Редко удавалось отнять таких от бешеной мамаши, но раз мертва… Я увязался с ними.
Лежбище мы нашли к полудню, а в нём пятерых щенков. Старший сын Ихвана поскрёб затылок и сказал, что они совсем мелкие, пару дней назад родились. Таких выкормить можно, но муторно. Опытная рука нужна. Взял он щенков, закутал в рубаху и сказал, что отнесет их сударыне Миле в деревню Кингала.
Только пятый щенок совсем слабенький был. Сдох бы, не протянул без молока и часу. Я упросил, чтобы его мне отдали. А что? Мне уже жалко сестрёнку было. Вот добегу до дома, принесу щенка и вместе будем его выкармливать. Девчонки любят с живностью возиться, с кроликами или утятами. А у моей щенок будет! Перестанет тогда за меня хвататься. И помирюсь с ней заодно. Как щенка увидит — мигом забудет, что я ей поутру сказал…
***
Вы-то эту историю знаете с другого края. Да, воин? От Ихвана услышали?
Налейте ещё. Да побольше, чего скупиться.
Позже много чего говорили. Что Чернокнижник из Чиньона воду в Зарат отравил, и псины налакались. Что магмарский народ очередную каверзу выдумал. Что Хаос пытался в наш мир пролезть или маги намудрили…
Неистовые псы, воин, никогда не сбиваются в стаи. Только на собачьих свадьбах. Если Вы потом нападете на одного, другой в Вашу драку не сунется. Они одиночки и довольно трусливы, если не раззадоривать. Но в тот год почему-то сбились, когда нашли пустое убежище.
Ихван вряд ли много рассказал. Ему до сих пор больно вспоминать своего старшего с этими щенками.
***
Я бегом до дому пустился и оставил парня далеко-далеко позади. Один раз обернулся, и как сейчас вижу его долговязую, слишком вытянутую фигуру: идёт по полю, низко склонив голову, обеими руками обхватил свёрток, шепчет им что-то, курлыкает; пшеничная копна волос золотом отливает на солнце, от загара кожа почти медная…
И её тоже вижу, как будто живую.
Мы столкнулись у крыльца, и я быстро спрятал щенка за спину. Сестрёнка ещё обижалась, но принаряжена была в чистенькое белое платьице с небесно-голубой каймой. Волосы в косичку вокруг головы уложены. Хорошенькая, как кукла! Мамка её расстаралась, чтобы успокоить после моего ухода.
— Вейко, я обыскалась тебя! — она уже забыла про обиду. — Ты где был? Мамка с папкой на залив пошли! Догоняй, будем плот строить!
Ей, конечно, наврали. Ну какой в таком платье плот? Это была бы просто прогулка вдоль бережка. С шутками, смехом и объятиями. Я так часто всё представлял себе, воин, что верю — не случись того, что произошло, незачем мне было бы идти к ним. Лишний я.
— Чего глаза вылупила? — я нахмурился. — Иди давай, я потом тебе подарок сделаю!
У неё личико просияло, в ладоши захлопала и вправо метнулась, чтобы мне за спину заглянуть. Но я настороже был, развернулся к ней... Всё-таки успела щенка увидеть. А тут её матушка окликнула. Далеко с мужем ушли.
Глаза у мелкой сияли, как звёздочки.
— Вейко, Вейко! — выдохнула с восторгом. — А ты своё слово сдержишь? Придёшь к нам?
— Сдержу, конечно! Давай, беги!
И припустила она, что есть мочи. Вдоль ограды как раз шёл сын Ихвана со щенками. Я видел, как она остановилась возле него, прежде чем снова помчалась к своим.
Прежде чем уйти в дом, я бросил взгляд на притихшую степь. Далеко, где-то на горизонте, по дороге стелилась… серая тень? Беспокойное, мечущееся марево? Или пыль? Или зной, заливавший глаза потом, обманывал зрение?
Щенок завозился, запищал, и я больше не присматривался к дороге. Вошел в дом и захлопнул поплотнее дверь, чтобы сберечь прохладу.
Но Вы-то, воин, догадались, что это стелились псы?
***
Вы хорошо знаете, как кричат умирающие. А как вопят разрываемые заживо?
Нет? Счастливчик, что сказать.
Да и я тоже, раз в тот момент оказался в доме.
Много раз говорили про то, что было. Собаки налетели, когда сын Ихвана, она и её родные были на берегу. Никакой преграды. Спрятаться негде. И защититься нечем. Сын Ихвана бросил щенков и попытался убежать. Её отец схватил толстую палку и толкнул обеих, чтобы мчались прочь что есть сил — но толку?
Мать ли швырнула её в воду или сама сестрёнка туда кинулась от лая и истошных криков — никто не знает. Я думаю, что мать. Ведь племянник обещал научить девчонку плавать. А в таком ужасе не вспомнишь, что слово он не сдержал.
Знаете, воин, тело её так и не выловили. Нечего было отдавать земле, и теперь эта мёртвая меня преследует. Меня — и щенков тех. Что, Вы говорите, она приказала? Не хотела говорить, пока Вы ей тридцать голов неистовых псов на берегу не разложили?
Не те щенки ей нужны были, а мой. И я. Видите, у меня собака спит на постели? Я далеко его не отпускаю. Может, хоть немного она их боится?
Вот такое у меня, воин, невыполненное обещание. Забирайте жабросли и уходите. Не сунусь я в эту воду.
Только, пожалуйста, поутру уходите, а не сейчас. Знаете, мне страшно.
Кажется, что с каждым разом, когда я один… она подбирается ближе.
Давайте выпьем, что ли, раз на дне ещё что-то плещет?
Слышите, как она зовёт?..
